McCoy, my boy, come mix me a drink...
Для iveco и всех тех, кто так или иначе неравнодушен к слэшу - в первую очередь не как к фикшену, а как к части жизни.
Из книги "Корсарский патент"
Никогда прежде я не обращал внимания на то, сколько однополых пар разгуливает по Венеции. Их можно увидеть на мостах, на набережных каналов, за столами ресторанчиков Старого города. Речь не идет о чем-то вызывающем: совсем наоборот - обычно это спокойные, скромно ведущие себя люди, нередко вполне интеллигентного вида. Глядя на других, всегда много узнаешь, а в данном случае мне очень нравится наблюдать за их не бросающимися в глаза выражениями доверия или привязанности, знаками распределения ролей, сдержанными проявлениями нежности, часто пронизывающей их неподвижность, их молчание. Я задумался об этом как раз на днях, на борту vaporetto*, совершающего рейсы от площади Святого Марка до Лидо. Над водой потягивал холодный ветер, замерзшие пассажиры ежились и кутались кто во что мог, а на одной из скамей сидела пара - двое мужчин за сорок. Сидели молча, тихо, почти
вплотную, слегка прижимаясь друг к другу плечом, чтобы было теплее, и смотрели на зеленовато-серую воду и пепельное небо. В какой-то момент пароходик чуть повернулся и внезапно сочетание света и этой серой гаммы полыхнуло несказанной красотой. И тогда я заметил, как те двое обменялись быстрой легкой улыбкой, похожей на ласку или поцелуй.
Казалось, они счастливы. Повезло же им, подумал я. Хотя бы в пределах возможного в данной ситуации. Потому что, глядя на них в свете этого холодного дня, на палубе пароходика, несущего их по заливу этого города-космополита, древнего, терпимого и мудрого, я подумал, что, наверное, немало горьких часов искупила сейчас эта улыбка. Долгую юность, проведенную в скитаниях по паркам и кинотеатрам, пока другие молодые люди влюблялись, писали стихи или танцевали в обнимку на студенческих вечеринках. Ночи на улице, мечты о встрече с прекрасным принцем-ровесником и возвращения на рассвете, исполненные мерзости и одиночества. Невозможность сказать мужчине, что у него красивые глаза или прекрасный голос, потому что вместо улыбки и слов благодарности в ответ, скорее всего, последует удар в лицо. И, когда так хочется покидать дом, знакомиться с новыми людьми, говорить, влюбляться или что угодно, пожизненная обреченность - вместо нормальных кафе и баров - на особые заведения, на рассветы, встречаемые в каком-нибудь темном закоулке, среди тел, напитанных "Даноном" и набитых таблетками, среди скандальных "красоток" и укуренных "девочек". Разве что некоторые - многие - не довольствуются этим, а осуждают себя на пошлую альтернативу сауны, рентгеновского кабинета, журнала знакомств и грязи уличного туалета.
Иногда мне приходит в голову: до чего же везучим или сильным духом должен быть гомосексуалист, до чего же крепкие нервы иметь, чтобы дожить до сорока лет, не возненавидев лютой ненавистью это лицемерное общество, помешанное на том, чтобы разузнать, с кем и зачем он ложится в постель, а потом судить и осудить. Я завидую выдержке и хладнокровию человека, способного не терять спокойствия и продолжать жить как ни в чем не бывало, жить по-своему и не таить злобы, а не выскакивать на улицу и крошить направо и налево тех, кто своей активностью или пассивностью сломал жизнь ему и продолжает ломать жизнь четырнадцати-пятнадцатилетним мальчишкам, вынужденным ежедневно страдать от того же, от чего когда-то страдал он: от тех же самых тревог, скабрезных шуточек о "голубых" по телевизору, от того же самого презрения вокруг, от того же одиночества и горечи. Я завидую разуму и спокойствию людей, которые, несмотря ни на что, остаются верными себе, без бравады, но и без комплексов, - остаются прежде всего людьми. В такие времена, как наши, когда все, кому не лень - партии, сообщества, социальные группы, - требуют расплаты по историческим долгам, эти люди могли бы, и притом с гораздо большим правом, чем многие, вспомнить о долге, так и не уплаченном им: долге за столько потерянных лет юности, за столько ударов и унижений, которые им приходится выносить, не будучи виновными ни в каком преступлении, за столько оскорблений и грубости со стороны тех, кто даже не в интеллектуальном, а в самом элементарном и человеческом отношении стоит куда ниже их. Я размышлял обо всем этом, а пароходик неторопливо пересекал залив, и те двое по-прежнему сидели на скамье - неподвижно, рядом, плечом к плечу. И, прежде чем вернуться к своим мыслям и делам и забыть о них, я подумал: сколько несчастных неприкаянных душ отдали бы все, даже саму жизнь, за то, чтобы оказаться на их месте. Чтобы находиться здесь, в Венеции, согревая друг друга своим теплом в этот холодный предвечерний час их жизней.
* vaporetto (итал.) - пароходик.
Ежики на шоссе будут позже - если кого-то заинтересуют)
Из книги "Корсарский патент"
Никогда прежде я не обращал внимания на то, сколько однополых пар разгуливает по Венеции. Их можно увидеть на мостах, на набережных каналов, за столами ресторанчиков Старого города. Речь не идет о чем-то вызывающем: совсем наоборот - обычно это спокойные, скромно ведущие себя люди, нередко вполне интеллигентного вида. Глядя на других, всегда много узнаешь, а в данном случае мне очень нравится наблюдать за их не бросающимися в глаза выражениями доверия или привязанности, знаками распределения ролей, сдержанными проявлениями нежности, часто пронизывающей их неподвижность, их молчание. Я задумался об этом как раз на днях, на борту vaporetto*, совершающего рейсы от площади Святого Марка до Лидо. Над водой потягивал холодный ветер, замерзшие пассажиры ежились и кутались кто во что мог, а на одной из скамей сидела пара - двое мужчин за сорок. Сидели молча, тихо, почти
вплотную, слегка прижимаясь друг к другу плечом, чтобы было теплее, и смотрели на зеленовато-серую воду и пепельное небо. В какой-то момент пароходик чуть повернулся и внезапно сочетание света и этой серой гаммы полыхнуло несказанной красотой. И тогда я заметил, как те двое обменялись быстрой легкой улыбкой, похожей на ласку или поцелуй.
Казалось, они счастливы. Повезло же им, подумал я. Хотя бы в пределах возможного в данной ситуации. Потому что, глядя на них в свете этого холодного дня, на палубе пароходика, несущего их по заливу этого города-космополита, древнего, терпимого и мудрого, я подумал, что, наверное, немало горьких часов искупила сейчас эта улыбка. Долгую юность, проведенную в скитаниях по паркам и кинотеатрам, пока другие молодые люди влюблялись, писали стихи или танцевали в обнимку на студенческих вечеринках. Ночи на улице, мечты о встрече с прекрасным принцем-ровесником и возвращения на рассвете, исполненные мерзости и одиночества. Невозможность сказать мужчине, что у него красивые глаза или прекрасный голос, потому что вместо улыбки и слов благодарности в ответ, скорее всего, последует удар в лицо. И, когда так хочется покидать дом, знакомиться с новыми людьми, говорить, влюбляться или что угодно, пожизненная обреченность - вместо нормальных кафе и баров - на особые заведения, на рассветы, встречаемые в каком-нибудь темном закоулке, среди тел, напитанных "Даноном" и набитых таблетками, среди скандальных "красоток" и укуренных "девочек". Разве что некоторые - многие - не довольствуются этим, а осуждают себя на пошлую альтернативу сауны, рентгеновского кабинета, журнала знакомств и грязи уличного туалета.
Иногда мне приходит в голову: до чего же везучим или сильным духом должен быть гомосексуалист, до чего же крепкие нервы иметь, чтобы дожить до сорока лет, не возненавидев лютой ненавистью это лицемерное общество, помешанное на том, чтобы разузнать, с кем и зачем он ложится в постель, а потом судить и осудить. Я завидую выдержке и хладнокровию человека, способного не терять спокойствия и продолжать жить как ни в чем не бывало, жить по-своему и не таить злобы, а не выскакивать на улицу и крошить направо и налево тех, кто своей активностью или пассивностью сломал жизнь ему и продолжает ломать жизнь четырнадцати-пятнадцатилетним мальчишкам, вынужденным ежедневно страдать от того же, от чего когда-то страдал он: от тех же самых тревог, скабрезных шуточек о "голубых" по телевизору, от того же самого презрения вокруг, от того же одиночества и горечи. Я завидую разуму и спокойствию людей, которые, несмотря ни на что, остаются верными себе, без бравады, но и без комплексов, - остаются прежде всего людьми. В такие времена, как наши, когда все, кому не лень - партии, сообщества, социальные группы, - требуют расплаты по историческим долгам, эти люди могли бы, и притом с гораздо большим правом, чем многие, вспомнить о долге, так и не уплаченном им: долге за столько потерянных лет юности, за столько ударов и унижений, которые им приходится выносить, не будучи виновными ни в каком преступлении, за столько оскорблений и грубости со стороны тех, кто даже не в интеллектуальном, а в самом элементарном и человеческом отношении стоит куда ниже их. Я размышлял обо всем этом, а пароходик неторопливо пересекал залив, и те двое по-прежнему сидели на скамье - неподвижно, рядом, плечом к плечу. И, прежде чем вернуться к своим мыслям и делам и забыть о них, я подумал: сколько несчастных неприкаянных душ отдали бы все, даже саму жизнь, за то, чтобы оказаться на их месте. Чтобы находиться здесь, в Венеции, согревая друг друга своим теплом в этот холодный предвечерний час их жизней.
* vaporetto (итал.) - пароходик.
1997 год.
Ежики на шоссе будут позже - если кого-то заинтересуют)
@темы: books, perez-reverte, "patente de corso", slash
-
-
27.01.2009 в 15:48и жду про ежиков
-
-
27.01.2009 в 15:50-
-
27.01.2009 в 16:09можно, родной)
про ежиков может соберусь вечером перепечатать. или на этой неделе, до пятницы, точно.
а потом еще несколько)
JS[Shrimp]
то, что скрывать - это хреново. А Реверте как раз пишет о том, что им приходится переживать, когда они открываются всем.
-
-
27.01.2009 в 16:19ежиков тоже жду)
-
-
27.01.2009 в 16:25хорошо, что в тему пришлось)
будут и ежики, и еще несколько эссе тоже будут. Зацепили)
-
-
27.01.2009 в 16:28-
-
27.01.2009 в 16:36-
-
27.01.2009 в 16:37мужикам в древнем Риме было проще...)))
-
-
27.01.2009 в 16:57-
-
27.01.2009 в 17:17